Политическая коммуникация традиционно использовала высокие нормы официально-делового стиля. Поэтому изменение культурной парадигмы общения, ее снижение в 1990-е годы затронуло и эту сферу. Употребление просторечной и жаргонной лексики ограничено ситуацией неформального или эмоционального общения. Ее чужеродность хорошо осознается, она становится источником языковой игры. Усредненный литературный язык кажется слишком невыразительным, нейтральным, а поскольку политика тяготеет к экспрессии - идет активное проникновение в речь оценочных, выразительных слов, которые обыкновенно выходят за рамки литературного языка.
В политике эти тенденции проявляются наиболее сильно, особенно из-за контраста с господствовавшей в советское время официальной высокой парадигмой. И.Е. Малашенко, комментируя ситуацию вокруг «Медиа-Моста», намеренно вводит жаргонные слова, ассоциирующиеся с криминалом, чтобы передать желательное видение ситуации. При этом основой служит существующая в сознании картина мира - правительство превращается в рэкетира, а «Медиа-Мост»» в честного бизнесмена, подвергаемого насилию. Соответственно, долг называется «откатом», правительство - «рэкетирами», которые «вымогают» акции («Герой дня» от 20 сентября 2000).
М. Леонтьев в «Однако» продолжает языковое воссоздание ракурса ситуации, говоря об «откате за любовь» и «наезде за отказ» как стиле взаимоотношений НТВ и власти, а комментирует отказ НТВ от правил игры как «по понятиям ли это?» (21 сентября 2000).
Использование просторечной и жаргонной лексики в качестве сетки языковой картины мира показывает существенное изменение национального менталитета. Многие выражения вошли в язык из-за своей понятийной новизны, отражающей специфические черты реальности: «кидать» - обманывать, «мочить» - убивать, портить репутацию и т.д.: «Правительство в очередной раз кинуло народ», «Одна группа людей развела по понятиям 17 августа всю страну» - про дефолт 1999 года («Энциклопедия собственных ошибок», 10 октября 2000). Эти слова адекватно выражают новые отношения, появившиеся в обществе, новую систему жизненных установок. Их использование обычно ограничено неформальным общением, в противном случае они вызывают нарекания.
Использование маркированного слова официальным лицом придает ему статус узаконенного и встраивает в идеологическую картину мира. Премьер-министр В. В. Путин публично заявил: «Мы будем преследовать террористов везде... Вы меня извините, в туалете поймаем - мы их и в сортире замочим» (АиФ, № 39, 1999). В статье «Чем «мочить» террористов» (АиФ, № 41, 1999) это слово маркировано как стилистический элемент. «Мочить» становится «визитной карточкой» В.В. Путина постепенно, сначала как цитируемый элемент: «Для Путина чеченская пауза как минимум будет означать дискредитацию его политического образа. Есть что терять - в случае успешной кампании в Чечне или выполнения своего обещания «замочить» Басаева или Хаттаба он непременно станет суперфигурой» (АиФ, № 45, 1999). В процессе тиражирования оно приобретает политическую ангажированность, становится атрибутом. В названии статьи «Правду не «замочишь»!» (Советская Россия, 10 марта 2000) оно уже замещает В.В. Путина и его окружение.
Одновременно с вторжением жаргонной лексики происходит огрубение норм речевого этикета. СМИ используют просторечные и грубо-просторечные слова, бывшие ранее маркированными. Панибратство и фамильярность становятся привычными, вводят ситуацию обыденного общения, настраивают собеседника соответствующим образом. «Ври, да не завирайся!» - советует левая оппозиция А. Нуйкину (Советская Россия, 23 сентября 1995). «Россия, одумайся, ты одурела!» - восклицал Ю.Ф. Карякин на встрече Нового года с 12 на 13 декабря 1993 по поводу победы партии В. Жириновского на выборах в Государственную думу. «Коммунисты опоганили идею трудной работы ради будущего. Но они поганили все, к чему прикасались - верность идеалам, патриотизм, воинскую доблесть», - сетует журналист (Новое время, 5 марта 2000).
Приемлемыми для политической коммуникации считаются слова, вошедшие в широкое употребление. Журналисты, специализирующиеся на политике, часто намеренно санкционируют употребление экспрессивных просторечных слов, например, «тырить» - вместо ставшего нейтральным из-за частого употребления «воровать»: «Думает государство о региональных чиновниках - избавляет их таким образом от искушения тырить деньги, либо пускать их на какие-нибудь «левые» прожекты» (Фас, 31 августа 2000).
В политической коммуникации активизировался жаргон модной тусовки, активно насаждаемый СМИ. Его специфической чертой является замена идеологических и этических коннотаций юмором или скабрезностью. На первый план выходит желание быть оригинальным и остроумным. Возникают бессмысленные, но смешные слова-однодневки: «чубаучер», «бурбулизация», «геббельсята» и т.д. Объектом иронии становятся новые, модные понятия, а также традиционные ценности. В форме словотворчества находит выражение философия нравственного имморализма: «рашен-деревяшен тусовка» про собрание патриотов, «крейзанутые - шизанутые думцы», «съездюки» - о депутатах. Употребление подобных выражений имеет жанровые и стилистические ограничения, политики пользуются ими только в политической борьбе. Их использование демонстрирует не только языковую неразборчивость, намеренное оскорбление адресата - разрушение ожиданий, стереотипов общения, но и презрение к правилам русской культуры: «дохлый Вовик» - мумия В.И. Ленина, «Попздик» - аббревиация «Г.Х. Попов - защитник демократии». Политика становится объектом экспериментов над языком в качестве системы ценностей, которые мыслятся ненужными и устаревшими. Пока что эти выражения бытуют в околополитической журналистике, но постепенно проникают и в речь политиков: «бомжи» о депутатах-одномандатниках.
Экспансия заимствованных слов особенно активно идет в политической коммуникации, которая обкатывает новые слова и выпускает их в литературный язык. В политике постоянно идет обновление лексикона, отражающего происходящие изменения: появились «секвестр», «регионы-доноры», в широкий оборот начинают входить «дефолт», «субвенции» и т.д.
Использование терминов в политике имеет знаковый характер. Термин отражает определенные идеологические предпочтения индивида и демонстрирует уровень владения научной парадигмой. Часто возникает эффект перенасыщения речи незнакомыми словами, она становится малопонятной, раздражающе действует на адресата. Новые слова перестают быть нейтральными, обрастают политическими коннотациями: «приватизация» - незаконный передел собственности, «секвестр» - убавление социальной сферы бюджета.
Использование терминов и заимствованных слов в политической коммуникации имеет ряд особенностей. Слово несет на себе отпечаток происхождения, историю употребления, вхождения в политическую коммуникацию. Часто оно становится знаком определенной системы ценностей, приобретает атрибутивный характер. Это касается политических и экономических терминов, заимствованных слов: «консенсус», «перестройка», «альтернатива» в общественном сознании связаны с М.С. Горбачевым, «приватизация», «ваучеризация» - с А.Б. Чубайсом, «шоковая терапия» - с Е.Т. Гайдаром.
Ассоциации с конкретным политическим субъектом делают возможным использование политически ангажированного слова в качестве заместителя в инвективах (оскорблениях): А.Б. Чубайс становится «Господином Ваучером» и «Главным Приватизатором». Политический термин может изначально создаваться на эмоционально-оценочной основе, которая потом проявляется в функционировании термина. «Шоковая терапия» реализует первоначальное значение в нападках на Е.Т. Гайдара: «Дед сражался за народ, ну а внук - наоборот. Шок такой нам всем устроил - до сих пор бросает в пот» (Советская Россия, 14 августа 1999).
Оценочные и эмоциональные коннотации терминов в политике проявляются в каламбурном переосмыслении, стремлении раскрыть внутреннюю форму слова. Оно становится образным, выразительным, приобретает значительный потенциал воздействия. Контекст употребления эксплицирует оттенки значения термина использованием экспрессивных эпитетов, глаголов этической оценки: «Главное для них - удержаться у власти, а, значит, удержать собственность, незаконно прихватизированную» (Советская Россия, 23 сентября 1995). Нейтральный термин «приватизация» обретает образность и оценочность за счет каламбурного переосмысления и новой образной внутренней формы «прихватить» - украсть, которая дополнительно выявляется контекстом: «Из таких высказываний вывод однозначен: прихватизировано еще не все, дайте возможность разграбить остальное» (Советская Россия, 23 сентября 1995).
Слово в политике живет двойной жизнью: с одной стороны, оно входит в общее употребление, нейтрализуется, с другой - сохраняет в себе историю, обрастая идеологическими и ценностными коннотациями. Оно диалогично (обладает многонаправленностью значения, рассчитанной на нескольких адресатов одновременно; сложностью смысловой структуры), направлено на информацию и традицию употребления. Политические термины развивают оценочные значения, невозможные в других сферах, например, в науке. Эти значения намеренно эксплицируются (выявляются) контекстом, подчеркивающим ценностный характер термина. Этому способствует декларируемое политикой влияние на жизнь людей, которые склонны приписывать ей свои удачи и неудачи.
Политические субъекты сопротивляются тому, чтобы слово стало термином, насильно культивируют в нем идеологические, обычно отрицательные коннотации. Классический прием пропаганды - «навешивание ярлыков» - в политической коммуникации многопартийного общества имеет ограниченное употребление. Его суггестивное воздействие (внушение) обеспечивается тем, что оценочное значение входит в языковую картину мира, делая невозможным употребление слова без негативных коннотаций. Это достигается путем создания устойчивых сочетаний «термин-эпитет» - «грабительская приватизация», «губительные - преступные - антинародные - бандитские - грабительские реформы», «антинародное правительство». Они имеют ограниченное употребление из-за явной негативной оценки и политической ангажированности. Тем не менее, подобные выражения определяют ценностные ориентиры языковой картины мира части населения, что обеспечивает значительный потенциал суггестивного воздействия.
Политика постоянно придает терминам новые оттенки значения, часть из которых закрепляется, часть исчезает. Многие изначально нейтральные слова приобретают оценочность в речи политических противников, однако они разделяются определенными политическими группами, а в литературном языке негативные оттенки значения утрачиваются. Постоянно производятся попытки закрепить отрицательные коннотации в словах «реформы», «реформатор», «перестройка». Эти попытки не имеют успеха - при употреблении этих слов приходится постоянно подчеркивать их оценочный характер окружением и контекстом, что делает высказывание перегруженным, чрезмерно оценочным: «Сатанинская лапа с когтями и козлиный профиль «пришельца из бездны» возникают в моем сознании, когда на телеэкранах появляются «знакомые всем лица» «прорабов перестройки и нового мышления», «реформаторов», «приватизаторов» (Советская Россия, 23 сентября 1995). Употребление слова «реформатор» в качестве клички, оскорбительного прозвища ограничено ситуативно, составляет особенность языка оппозиции: «Реформаторы» почкуются, нагуливают у нас жирку - и смываются» (Советская Россия, 2 декабря 1995) - отношение к противнику подкреплено приписываемыми ему непрезентабельными действиями.
Нормы употребления слова в политике часто образуются искусственно, посредством идеологической кампании, поэтому их конвенциональность (существующие закономерности/правила употребления) связана с господствующими в обществе убеждениями. Главная цель политической пропаганды - навязывание словам политически ангажированных значений, закрепление новых слов, понятий. Ее успешность зависит от массовости, учета менталитета народа и имеющихся в языке тенденций. Для таких целей используются оценочные, экспрессивные слова, что существенно ограничивает их употребление вне дискурса политической борьбы.
Рукотворный характер норм проявляется в специфике функционирования слова в рамках политического дискурса. Рекламные кампании помогают формировать ценностную картину мира посредством ярких, запоминающихся образов, постоянно навязываемых сознанию. Они не предполагают активного использования, заложенные в язык смыслы выявляются по мере надобности. Такое «отсроченное» воздействие обеспечивается тем, что сообщение соответствует критериям логичности, национальному менталитету, престижности и юмору. Воздействие маскируется, делается незаметным и более эффективным через ориентацию на бессознательное - архетипы, схемы поведения, неосознаваемые закономерности языковой картины мира. В этом их отличие от идеологических кампаний в тоталитарном государстве, подталкивающих личность к активному употреблению слов. При этом становится невозможным иное, нейтральное употребление слова.
Современная пропаганда приспособлена к изменившемуся менталитету человека, негативно воспринимающему всякое идеологическое воздействие, навязывание взглядов. Проведенная в СМИ кампания против левой оппозиции воспользовалась терминологией своих противников, расставив новые акценты. Возникли образно-оценочные противовесы словам «демофашисты», «демокрады», употреблявшимися оппозицией: «Для всех СМИ Гусинского нормальный патриотизм в России просто невозможен по определению, поскольку в этой стране патриотизм может быть только «красно-коричневым» или «коммунофашизмом» с приставкой «национал-», в лучшем случае «квасным» (Советская Россия, 29 апреля 1999). Успех кампании был определен умелым использованием заложенных в памяти языка отрицательных оттенков значения слова «патриотизм», экспликацией связи с устарелым и косным. В языковой форме была закреплена новая для российского менталитета общность идеологии коммунизма и фашизма. Во время массовой кампании активно комментировалась логическая цепочка «коммунизм - патриотизм - национализм - фашизм», пока крайние члены не сомкнулись в новых понятиях «коммунофашизм» и «красно-коричневые». Языковое выражение понятия осталось маргинальным (имеет предельный характер, слово выведено за пределы литературного языка) из-за чрезмерной экспрессивности, препятствующей терминологизации (превращению слова в термин, сопровождающемуся закреплением определенного значения, сферы употребления и т.д.), зато усиливающей воздействие, а также из-за языковых идеологических напластований советского периода.
Само понятие вошло в сознание и стало использоваться в описательных конструкциях, выявляться посредством контекста, хотя и не приобрело нейтральной языковой формы: «Любовь простого народа к ГЗ выразилась во время президентских выборов 1996 г., когда на одном избирательном участке был обнаружен бюллетень, где в квадрате против имени Г. Зюганова была нарисована свастика. Почесав затылки, избирком решил признать отметку в пользу претендента на президентский пост». Это же значение было подкреплено кличкой «красный дедушка коричневых щенков», данной Н.И. Рыжкову.
Таким образом, слово в политике одновременно является целью и средством. Слово как цель предполагает видоизменение языка таким образом, что видение мира человеком оказывается ограниченным языковыми рамками. Максимальное достижение этого можно наблюдать в тоталитарных обществах, предельно клиширующих сознание и создающих идеологические координаты картины мира в языке. Слово как средство воздействует на общественное сознание в заданном направлении.
При функционировании слова возникает своеобразный парадокс - с одной стороны, политик способен закреплять определенное значение и нормы употребления слов, с другой - он вынужден заботиться о своем имидже, следуя коммуникативным нормам. Любое слово является «меченным», поэтому его употребление обязательно должно учитывать нормы аудитории. Если жаргон будет нормально восприниматься на митинге радикалов, идеально передавая эмоциональную напряженность и учитывая уровень адресатов, то его телевизионная трансляция дает поводы для иронических комментариев о неумении говорить, плебействе и т.д.
Чрезмерная идеологическая насыщенность слов политического лексикона приводит к одновременному действию двух тенденций - стремлению к осмыслению и десемантизации (утрате словом/выражением значения). С одной стороны, любой термин в политике стремится к идеологическому «объяснению», закреплению оценки, с другой - идет постоянное клиширование, ведущее к стиранию смысла.
Читайте также
Политико-коммуникативный жанр и выступление современных политиков
Массовая коммуникация и политическое манипулирование
Интегрированные коммуникации: стратегический PR, маркетинг или что-то еще?
Комментарий
Новое сообщение